Дети жертв политических репрессий берегут память о своих родителях
В фонде Кропоткинского краеведческого музея хранятся воспоминания жительницы города Т.И.Пономаревой (1931-2021). Рассказ Татьяны Ильиничны записали сотрудники музея. Женщина рассказала, какой была жизнь ее семьи, глава которой был репрессирован в 1939 году.
«С 1928 по 1937 годы мой отчим Трофим Сулименко работал директором Кропоткинского МЭЗа. Затем его назначили на руководящую должность на другое предприятие — тоже по производству масла, но из хлопка — на масложирзавод в городе Каттакурган Узбекской ССР. Мы, конечно же, поехали на новое место вместе с ним.
Помню наш дом в Каттакургане, он располагался на территории завода и был ведомственный. Из дома один выход вел на территорию завода, а другой — на улицу, где рос замечательный сад. В сентябре 1939 года я пошла в первый класс каттакурганской школы. Для меня это была пора беззаботного детства. Трофим Осипович относился ко мне, как к родной, и иначе, как папа, я его никогда не называла. Он, мама, я и братик — мы все любили друг друга, были дружной, счастливой семьей.
…Этот осенний день 1939 года остро врезался в мою детскую память. Начиналось все обычно: отец перед уходом на работу поцеловал моего младшего братика Вову. Вслед за ним мама, я и Володя вышли из дома, съездили на базар. Когда вернулись, мама занялась готовкой, я стала играть с братишкой. Неожиданно скрипнула входная дверь, мама с кухни крикнула мне посмотреть, кто пришел. Вошел папа, а с ним двое: один — в гражданской одежде, второй — в форме (я подумала — военный, тогда еще не знала, что такую форму носят сотрудники НКВД).
«Полиночка, я арестован!» — эти слова папа буквально обрушил на маму. Она в первую секунду решила, что муж так странно шутит, а пришедшие с ним просто гости. Дом у нас был хлебосольный, отец часто без предупреждения приводил коллег, командировочных, людей, так или иначе связанных с заводом.
Но после этих слов отец обнял маму и, склонив свою голову ей на грудь, зарыдал. Стало понятно: это — страшная правда. «Я ни в чем не виноват. Разберутся! Береги детей! И замуж не выходи!» — прощальные слова отца, обращенные к матери, до сих пор звучат в моих ушах.
В доме начался обыск. Помню, у нас в комнате был книжный шкаф во всю стену. Именно на него НКВДшник в первую очередь обратил пристальное внимание. Достал отцовский наган, сгреб документы, завернул все это в крафт-бумагу, опечатал и унес с собой. Во время этих манипуляций сотрудника НКВД человек в «гражданке» вывел маму на кухню и тихо сказал ей: «Если есть возможность, уезжайте! А то и вас арестуют, а детей отправят в детдом».
Отца увели. Больше мы его не видели…
Бегство в Кропоткин
На следующий день после ареста папы к нашей осиротевшей семье пришел начальник охраны Каттакурганского масложирзавода и тоже сказал матери, что нам необходимо уехать как можно быстрее. У нас даже чемодана не было — собрали в узелок самое необходимое. На второй день после ареста отца мы были уже в пути. Один из заводских инженеров ехал поездом в командировку в Москву, он помог нам добраться до города Кропоткина. Здесь жил мамин родственник со своей семьей.
Первое воспоминание о Кропоткине у меня такое. Мы на железнодорожном мосту. Ночь, светит луна. В одной руке у мамы узел с вещами, на другой сидит братишка, а я иду рядом — с горячим чайником (тогда на вокзалах можно было бесплатно набрать хоть холодной воды, хоть кипятка). Темно и страшно… Мне было восемь лет, Володе — три годика, маме — всего-то 26.
У маминого родственника мы прожили около трех месяцев. Его, кстати, работника Кропоткинского МЭЗа, вызвали в партком предприятия и отругали в пух и прах за то, что «пригрел семью врага народа». Человека жестко поставили перед выбором: или выгоняй вон «врагов», или клади партбилет на стол. Его супруга указала нам на дверь.
Это был очень тяжелый момент в нашей жизни. Мама никак не могла найти работу. Фамилия Сулименко была на слуху в городе, и как только на любом предприятии ее слышали, ей давали от ворот поворот. На наше счастье, нашлась сердобольная женщина Агафья Ивановна Марченко (ее сын был начальником отдела труда и оплаты на МЭЗе) — она приютила нас у себя. Я благодарна ей до сих пор.
Чуть позже маме все-таки удалось найти работу — на трикотажной фабрике. И тут из Каттакургана нам пришла посылка — два больших зеленых сундука. Оказывается, начальник охраны завода после нашего поспешного бегства собрал в бывшем заводском жилье наиболее ценные вещи и обширную домашнюю библиотеку, которую с любовью собирал отец, укрыл все это у себя, затем отправил нам по почте. В одном сундуке были вещи, во втором — книги. И сейчас, спустя десятилетия, хочу еще раз сказать этому человеку: низкий поклон вам! Это его доброе дело нас очень и очень выручило.
Агафья Ивановна сказала маме: «Я вас не гоню, но послушай моего совета: продай, не жалея, все эти вещи и книги на базаре, на эти средства купи хоть какое-то жилье. Будет своя крыша над головой». Все так и случилось, вырученных денег хватило на покупку половины турлучной хатки в районе, где сейчас находится медколледж.
Маме удалось еще один раз увидеть отца: с того самого железнодорожного моста, который мне запомнился в ночь приезда в Кропоткин. Кто-то шепнул ей о дне и времени, когда осужденного Сулименко погрузят в состав, отбывающий к месту наказания. Под конвоем, с руками, сцепленными за спиной, отца заводили в вагон, а мама стояла на мосту и смотрела сверху вниз на его исчезающий в вагоне силуэт. Это была их последняя «встреча»…
В оккупации
О судьбе отца мне было известно следующее: год он был под следствием. Дело, по которому Т.О.Сулименко проходил в числе обвиняемых, касалось его работы директором МЭЗа в Кропоткине. В 1940 году отцу был вынесен приговор — расстрел. В исполнение приговор привести не успели, высшую меру заменили на 25 лет в исправительно-трудовом лагере.
Потом началась Великая Отечественная война. Маму, как и другое мирное население города, привлекли к строительству оборонительных укреплений — ставили «ежи». Я, десятилетняя, с пятилетним братишкой оставались на хозяйстве и самостоятельно справлялись со всеми бытовыми делами. Наша семья пережила оккупацию Кропоткина, дождалась Великой Победы.
Первый послевоенный год был очень трудным — на Кубань пришел голод, в первую очередь, из-за засухи и неурожая. В пищу шли разные травы, корешки, макуха считалась лакомством. В зиму 1946-1947 годов топить печь было целой проблемой: за дровами ходили к Кубани в район мясокомбината. Там река делала изгиб, и течение выбрасывало к берегу бревнышки. Добираться до них приходилось по воде, насобираешь вязанку, садишься корточки и рывком эту тяжесть себе на плечи. Как я, 15-16-летняя девчонка, выдерживала, сейчас сама не понимаю.
Дети врага народа
Училась я в школе №3 им.Островского (на ул.Красноармейской, где сейчас находится медколледж). Зимой я ходила в школу… в галошах, обутых на шерстяные носки — другой обуви не было. Особенно сильно замерзла во время одного школьного происшествия. В нашем классе кто-то исподтишка бросил под ноги учительнице географии тряпку для мытья полов. Она очень разозлилась, пожаловалась директору. Тот пришел в кабинет разобраться и наказать виновного. А так как никто не признавался, весь наш класс вывели на улицу и продержали целый час на зимнем морозном ветру. Виновник так и не сознался, а я к концу наказания ног уже просто не чувствовала.
Мой братишка учился в этой же школе, и за него у меня очень болела душа: ему не уставали напоминать о том, чей он сын. Ученикам тогда раздавали бесплатно булочки-саечки с повидлом — всем, кроме него. А когда раздавали бесплатные тетради, педагог (кстати, бывший белый офицер) сказал прямо: «А тебе тетради нет. Потому что у тебя отец — враг Советского Союза!». Дома нас «заедал» сосед — постоянно твердил всей округе, что мы — семья врага народа. Жить в такой обстановке было морально тяжело…
В 23 года я уехала к мужу в Венгрию. Год спустя мама увезла брата в Кемеровскую область. Оттуда Володю призвали на службу в армию, в военно-воздушные войска. Однажды командирам понадобился солдат, имеющий навыки чертежника. Еще в школе моему брату легко давалось черчение, к тому же до призыва он год отучился в техникуме. Этим солдатом, умеющим хорошо делать чертежи, оказался мой брат. Он уже приступил к работе, когда начальник штаба спохватился, что задание засекреченное, и для его выполнения нужен надежный человек. Брату велели срочно написать автобиографию, в которой он честно изложил информацию о своих родителях. Начальник штаба, прочитав про отца, осужденного по 58-й статье УК, схватился за голову. «Кого вы привели?!» — кричал он подчиненным. Остыв и поразмыслив, начштаба сказал Владимиру, что сейчас (после 1956 года) реабилитируют незаконно осужденных. И, возможно, наш отец тоже оправдан. По крайней мере, надо попытаться разузнать о его судьбе. «Ищи отца!», — напутствовал солдата командир. Володя, не очень надеясь на результат, написал запрос об отце. Ответ пришел. Из него следовало, что Трофим Осипович Сулименко реабилитирован за отсутствием состава преступления! Отбывал наказание он в г.Ухта Коми АССР. В 1942 году умер от крупозного воспаления легких. В графе «место захоронения» стоял прочерк. Установить, где могила отца так и не удалось…
Мне уже 88 лет, за долгую жизнь я переживала и радостные, и горестные события. Какие-то из них проходят бесследно, другие навечно остаются в памяти. Боль от осознания, что моего отчима осудили ни за что, утратила свою остроту, но из сердца она не уйдет никогда.
«Я ни в чем не виноват. Разберутся!» — до сих пор помню эти слова отца, сказанные в момент ареста. Он искренне в это верил. И, действительно, разобрались. Только поздно — человека уже не вернуть. Но я все же очень рада, что хоть его честное имя оправдано. Светлая тебе память, Трофим Осипович!».
Историческая справка
Реабилитация жертв политических репрессий началась с доклада первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева «О культе личности и его последствиях» на XX съезде КПСС 25 февраля 1956 года. В 50–60-х годах было реабилитировано более 500 тысяч человек. Процесс реабилитации был возобновлен с подписанием указа президента СССР №556 от 13.08.1990г. «О восстановлении прав всех жертв политических репрессий 20–50-х годов». 18 октября 1991 года был принят Закон РФ №1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий».
По данным сайта pravo.ru https://pravo.ru/story/227042/): «За период действия закона реабилитировано более 3,5 млн человек, более 250 тысяч детей репрессированных признали пострадавшими от политических репрессий». Точных данных о числе жертв политических репрессий нет до сих пор. Как сообщает РИА «Новости» (https://ria.ru/20181030/1531673849.html): «По данным общества «Мемориал», речь идет как минимум о 12 миллионах человек, по оценкам Музея истории ГУЛАГа — о 20 миллионах, свыше миллиона человек были расстреляны».
На фото: страницы из альбома «История Кропоткинского масло-экстракционного завода №1. 1925–1971 г.г.»; составитель Коркишко П.С. (из фонда Кропоткинского городского краеведческого музея г.Кропоткина).
Записала С.Езаова, экскурсовод ГКМ
