Семейный альбом хранит фотоснимки военных лет
Фотографии 79 лет, она чудом уцелела в семейном альбоме. Это был июнь 1941 года. Мой дед Иван Георгиевич (слева), его дочь Полина, моя мама (в центре), моя бабушка Александра Петровна (справа), их младший сын Виктор (на коленях отца).
По дороге в военкомат семья зашла в фотоателье, сфотографировалась на память. Бабушка в тот день с двумя из пятерых детей провожала мужа на фронт. …Этим людям многое пришлось пережить в годы войны. Александра Петровна и Иван Георгиевич уже давно ушли в мир иной. Моей маме, Полине Ивановне Васильченко, — 90 лет, а тогда было 11. Она хорошо помнит лихолетье 40-х. Эта фотография и стала поводом изложить ее воспоминания.
«Наша семья жила в станице Усть-Лабинской. Отец трудился плотником в колхозе, мать — свекловичницей. Старшему брату Георгию в 1941 году исполнилось 17 лет, его сразу мобилизовали на фронт. А мы: четырнадцатилетний Михаил, тринадцатилетний Николай, я и трехлетний Виктор остались с мамой.
Весной 41-го года на восточном небосклоне по вечерам стал появляться диковинный образ креста. Он стоял в небе до рассвета, а потом исчезал. Многие выходили посмотреть на удивительное явление, говорили, что страну ожидают бедствия, люди понесут тяжелый крест. И вот — июнь 41-го. Война. Отступление красноармейцев, оккупация.
По улице Красноармейской, где жили мы, днем и ночью шли солдаты, двигались повозки с ранеными, орудия, автомобили, мирные жители гнали скот. Они спешили к мосту, чтобы выйти за Кубань и спастись в Майкопе. Останавливались у колодца, поили раненых и скот, запасались водой. Это был единственный колодец, вода из которого не иссякала: выберут ее чуть ли не до самого дна, а за ночь колодец опять полон. Напьются люди, и дальше в путь к мосту, по неохваченной еще войной земле. Сброшенные с самолетов бомбы уничтожили и мост, и всех, кто к нему спешил. Страшная картина мертвых тел людей, животных, перевернутых машин, повозок. Станичники приходили сюда, чтобы подобрать продукты. В машинах находили сахар, муку, среди раскиданных документов — чистые бланки, на которых мы в школе писали, тетрадей ведь не было. В станице суматоха. Многие предприятия были брошены. Жители, воспользовавшись этим, отправились выбирать подсолнечное масло на маслозаводе, чтобы не досталось врагу. Спешили, поднимались на высокие цистерны и ведрами на веревках доставали жидкость, в суматохе столкнули человека вниз и он утонул в емкости.
Вскоре станицу заняли немцы. Их полевая кухня разместилась через улицу от нас, на колхозном дворе. Фашисты, а потом и румыны, воевавшие на их стороне, пошли по дворам грабить. Нагло забирали яйца, кур, молоко. Как-то и к нам зашел солдат с автоматом. Я не успела спрятаться в хате. Он, как отрезал: «Яйка, молоко, курка». У меня ничего не было, мама — в поле. Надо же, из огорода выскочили три соседские курицы. Немец покосился на меня, на птицу и дал по ней автоматную очередь. Я чуть было не потеряла сознание от страха.
В войну в школе почти не было занятий. Придем, кто в чем, сидим, замерзаем и стучим ногами от холода. Стекла в окнах школы выбиты. Мальчишки уходили с уроков. Учительница отпускала и нас, девочек. Не на чем, да и нечем было писать. Мама рано утром уходила в поле. Брат Михаил подался в прицепщики — несколько подростков собрали, чтобы обучить их работать на тракторах. Он приходил домой один раз в неделю. Мальчишки работали день и ночь, по сменам. Пашни много, а техники мало, да и трактористов не было.
Помню, как попала под бомбежку. Перетерла зерна пшеницы на мельнице, которую папа сам сделал перед войной, в муку, понесла полмешка на базар, чтобы продать и на врученные деньги купить мыло, нитки. Родители работали за трудодни, тогда говорили «за палочки». Отец перед войной вместо зарплаты домой приносил красивые бумажки, займы. Колхозный бухгалтер раздавал их, обещая, что государство когда-нибудь вернет деньгами. Помню, стою за прилавком, продаю блюдечко муки по 30 рублей, а тут бомбардировщик налетел, я не знаю куда деться. Женщина, что рядом была, толкнула меня под прилавок. Так я просидела там до конца бомбежки. Пришла домой, трясусь от страха, никак не успокоюсь.
Наши войска наступают. Появилась надежда на мирную жизнь. Зима в 43-м году была лютая, холодно, снег по пояс. Как-то сели мы обедать, мама поставила чугунок с кашей на стол, а тут немцы ввалились в комнату. Один кинулся к сундуку, ищет перчатки, а другой схватил чугунок и убегать…
Вскоре появились наши солдаты, их расквартировали по хатам. У нас жили трое. Вечером придут с котелками, едят перловку с комбинированным жиром и мечтают о том, когда война закончится, а ведь шел только 43-й год… Один говорит: «Я ничего делать не буду, стану отдыхать». Другой возразил: «Вернусь в Абхазию и мандариновый сад посажу». Когда «наших» солдатиков, так их называла мама, перевели на колхозный двор, мы им носили хлеб и молоко. Мама соберет гостинец и посылает нас: «Отнесите нашим ребятам», считая, если она накормит чужих, то и ее муж с сыном тоже будут сыты.
Загляну на два года вперед: когда из единственного репродуктора в станице прозвучало, что война закончилась, все кинулись друг друга обнимать, плакали. Мы, дети, наперебой кричали: «Мой папа скоро вернется». Другие, утирая слезы, говорили: «А мой пропал без вести, погиб». Горе и радость слились в тот миг в одно целое».
Наши родители, которых сейчас называют «дети войны», остались без детства. Эти беззаботные годы украла война и фашисты, развязавшие самую жестокую бойню 20-го века.
Ольга Васильченко.
