Маша, Машенька...
Фронт уходил на север. Полевой госпиталь стоял в Тихорецке. Со стороны Ростова-на-Дону доносились звуки ударов тяжелой артиллерии. Наши войска с огромными потерями освобождали родную землю.
Обожженного летчика привез транспортный самолет с красными звездами на фюзеляже. Его подбитый истребитель зарылся носом в землю и загорелся. В живых остался командир экипажа Николай Лавриненко. С забинтованной головой он лежал на койке у окна, едва прикрытый простыней… Тело было обожжено на три четверти.
— Машенька, — позвала старшая медсестра хрупкую девушку, — ты подежурь около него, он очень тяжелый.
Семнадцатилетняя кропоткинская девочка пошла сиделкой в госпиталь, как только машины с красными крестами вслед наступающим войскам въехали в город.
Нерастраченная нежность и забота сделали свое дело. Николай уже раскрывал обожженные веки, и глаза искали сестричку. «Ростом с наперсток, а добра на двоих», — не раз мелькало у него в голове.
Вслед за добротой и долгом пришла любовь. На улице стоял май 1943 года. От любви Николай выздоравливал еще быстрее.
Пришла пора ехать на фронт. Николай был искренен в своем чувстве, и влюбленные решили зарегистрироваться. Маша стала женой офицера. Радость тут же смешалась с горечью прощания. Сколько было слез, знала только подушка да подружка Наташа.
Треугольник с фронта не заставил себя ждать. «Здравствуй, моя малышка! Получил новый истребитель, будут фрицы помнить лейтенанта Лавриненко…» Ответ полетел птицей. Госпиталь шел за фронтом, и расстояние было незначительным. В ожидании пролетел месяц, затем второй… Машенька написала еще раз, но... «Убили, видно, моего сокола», — приходили в голову черные мысли, но сердце не сдавалось, надеялось и верило.
Когда война закончилась, Машенька стала писать во все инстанции. И вдруг от тетки Николая пришло письмо: пропал без вести. ...Рухнули надежды и девичьи мечты.
А жизнь продолжалась. Прошло пять лет. Молодая женщина неожиданно для себя заневестилась. За ней стал ухаживать бывший артиллерист, капитан Дьяченко, который залечивал в ее больнице старые фронтовые раны. Вскоре она вышла замуж. Несмотря на молодость, без страсти и так буднично, что даже испугалась своего равнодушия. «Перегорело», — поставила себе диагноз. Жили-поживали. Она работала медсестрой, он в комендатуре станции Кавказской. Нажили двоих славных детишек: сына и дочь.
Прошло двадцать пять лет после войны. Вдруг в программе «Время» мелькнула знакомая фамилия: «Бригадир строителей Николай Лавриненко…». В груди что-то екнуло, ноги подкосились. «Неужели он!» — Маша села на диван, сердце нещадно колотилось. Память старательно возвращала в далекий сорок третий…
«Иркутск. ГЭС, отдел кадров» — ее письмо полетело в холодную Сибирь. Ответ пришел с казенным штемпелем вместо обратного адреса. «Спасибо кадровичке, судя по письму, славная женщина», — благодарно подумала Марья Гавриловна.
«На ваш запрос отвечаем, что наш Лавриненко Николай 1945 года рождения…»…
— Спасибо, что ответили, — она устало опустилась на кухонную табуретку. — Буду искать все равно, хочется успокоить свое сердце: жив или нет? — она говорила вслух, не замечая этого. Вспомнила про тетку Николая и написала вновь.
На удивление быстро пришел ответ, что Коля жив и, наверное, проживает в Хадыженске, по адресу…
«Увидеть, во что бы то ни стало, посмотреть в глаза и задать, может быть, единственный вопрос: почему?» — пульсировала мысль.
Промаявшись сутки, решила довериться сотруднице, чтобы та отвезла письмо. Сама лгать мужу и изворачиваться не умела. Аннушка, молодая санитарка, согласилась, и вскоре ее каблучки выстукивали по улице, указанной на конверте.
Аня постучала в дверь. Встретил ее пожилой мужчина.
— Простите, вы Николай Петрович Лавриненко?
— Нет, — ответил человек в спортивных штанах и яркой, не по годам, футболке. — Это мой племянник. А что вы хотели?
— Да вот, письмо попросили передать от фронтового друга.
— Он здесь не живет, — последовал ответ.
Мужчина пошел в дом и вернулся с конвертом в руке. Посыльная в душе порадовалась за Марью Гавриловну: на конверте был написан новороссийский адрес. Это было рядом.
Ожидая Аннушку, Маша лишилась сна. Даже флегматичный муж заметил неладное. Она сослалась на плохое самочувствие из-за непогоды.
На телефонные переговоры с Новороссийском Маша шла с лекарством в кармане. Голос в трубке, как и четверть века назад, был молодой, и память-чертовка кинула в водоворот сладких воспоминаний. Сердце обмерло, услышав до дрожи знакомое:
— Маша, Машенька, это ты?
Собравшись с силами, выдохнула:
— Николай, Коля, Коленька!
— Маша, ты где, Машенька? Я тебя искал полжизни.
— Я живу в Кропоткине.
— Я приеду, Маша, говори адрес.
— Найдешь меня на работе, в поликлинике.
Потянулись дни ожидания. Марья Гавриловна работала на полуавтомате: подавая инструмент врачу, постоянно выглядывала в окно. Через неделю Николай был в Кропоткине.
— Где ты был, Коля? Я столько тебя искала, — вопрос, мучивший ее десятилетия, остался без боли, в нем слышалась лишь горечь обманутых надежд.
— В плену, Машенька. Самолет подбили под Харьковом, прыгнул с парашютом и прямо в лапы к немцам. В конце войны нас освободили, и я опять попал в лагерь, но только уже советский. Так что до 1956 года ходил нумерованным зэком.
— А я про тебя по телевизору слышала, — смеясь, сказала Маша.
— Что-то не помню, чтобы я особо отличился, не дадут. Не положено, — недоумевал Николай. Марья Гавриловна стала рассказывать, как его однофамилец разбередил воспоминания.
— Дай Бог ему здоровья, ведь благодаря этому я тебя увидел, — Лавриненко с легкой грустью смотрел на свою «малышку», которая была чужой женой.
— Если ты хочешь, я брошу все и приеду к тебе, — молодым пегасом взбрыкивала юность.
— Нет, что ты, Коля, нет, это нельзя, ведь у тебя тоже дети.
Через день он уехал, и больше они не виделись. Лишь изредка перезванивались, и тогда по проводам неслось ласковое и проникновенное: «Маша, Машенька».
В ответ срывалась целая стая звуков, чтобы донести через расстояние и время: «Коля, Коленька…»
